Неточные совпадения
И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал
чувство неловкости и
стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Опять краска
стыда покрыла ее лицо, вспомнилось его спокойствие, и
чувство досады к нему заставило ее разорвать на мелкие клочки листок с написанною фразой.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим
стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у девушки бывает и может быть такое
чувство, что она не знает, что сказать.
«И
стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный
стыд — всё спасается смертью. Умереть — и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет любить, будет страдать за меня». С остановившеюся улыбкой сострадания к себе она сидела на кресле, снимая и надевая кольца с левой руки, живо с разных сторон представляя себе его
чувства после ее смерти.
Кроме того, эта свояченица с вырезом в платье производила в нем
чувство, подобное
стыду и раскаянию в совершенном дурном поступке.
Чувство беспричинного
стыда, которое она испытывала дорогой, и волнение совершенно исчезли. В привычных условиях жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И
чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И страх порока и
стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой!
Но не
стыд, а совсем другое
чувство, похожее даже на испуг, охватило его.
— Женщины, которые из
чувства ложного
стыда презирают себя за то, что природа, создавая их, грубо наглупила. И есть девушки, которые боятся любить, потому что им кажется: любовь унижает, низводит их к животным.
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его. В глаза его смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая
чувство, похожее на
стыд, —
чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
Настроение Самгина становилось тягостным. С матерью было скучно, неловко и являлось
чувство, похожее на
стыд за эту скуку. В двери из сада появился высокий человек в светлом костюме и, размахивая панамой, заговорил грубоватым басом...
Именно это
чувство слышал Клим в густых звуках красивого голоса, видел на лице, побледневшем, может быть, от
стыда или страха, и в расширенных глазах.
Чувство неловкости,
стыда, или «срама», как он выражался, который он наделал, мешало ему разобрать, что это за порыв был; и вообще, что такое для него Ольга? Уж он не анализировал, что прибавилось у него к сердцу лишнее, какой-то комок, которого прежде не было. В нем все
чувства свернулись в один ком —
стыда.
— Пустите меня! Я задыхаюсь в ваших объятиях! — сказал он, — я изменяю самому святому
чувству — доверию друга…
Стыд да падет на вашу голову!..
Эта мысль на мгновение овладела всеми моими
чувствами, но я мигом и с болью прогнал ее: «Положить голову на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от
стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
Здесь я должен сознаться, почему я пришел в восхищение от аргумента Васина насчет «идеи-чувства», а вместе с тем должен сознаться в адском
стыде.
Нехлюдов пустил ее, и ему стало на мгновенье не только неловко и стыдно, но гадко на себя. Ему бы надо было поверить себе, но он не понял, что эта неловкость и
стыд были самые добрые
чувства его души, просившиеся наружу, а, напротив, ему показалось, что это говорит в нем его глупость, что надо делать, как все делают.
— Нет, уж я лучше пойду к ним, — сказал Нехлюдов, испытывая совершенно неожиданно для себя
чувство робости и
стыда при мысли о предстоявшем разговоре с крестьянами.
Первое
чувство, испытанное им при этом известии, был
стыд.
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные
чувства — и сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то
стыда за себя, за то, что он спокойно рассматривает это.
О ревности своей говорил он горячо и обширно и хоть и внутренно стыдясь того, что выставляет свои интимнейшие
чувства, так сказать, на «всеобщий позор», но видимо пересиливал
стыд, чтобы быть правдивым.
Очевидно, как позорящее наказание, цепи во многих случаях достигают цели, но то
чувство унижения, которое они вызывают в преступнике, едва ли имеет что-нибудь общего со
стыдом.]
— Вот то-то и есть, что у нас от слова-то очень далеко до дела. На словах вот мы отрицаемся важных
чувств, выдуманных цивилизациею, а на деле какой-нибудь уж чисто ложный
стыд сейчас нас и останавливает.
В этих незаметных пустяках совершенно растворяются такие
чувства, как обида, унижение,
стыд.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от
стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных
чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— Над женским
стыдом, сударь! Если ты не хочешь понимать этого, то я могу тебе объяснить: над женскою стыдливостью! над целомудрием женского
чувства! над этим милым неведением, се je ne sais quoi, cette saveur de l'innocence, [этим едва уловимым ароматом невинности (франц.)] которые душистым ореолом окружают женщину! Вот над чем поругание!
Младший не отвечал ни слова. Вопрос брата показался ему сомнением в его честности. Досада на самого себя,
стыд в поступке, который мог подавать такие подозрения, и оскорбление от брата, которого он так любил, произвели в его впечатлительной натуре такое сильное, болезненное
чувство, что он ничего не отвечал, чувствуя, что не в состоянии будет удержаться от слезливых звуков, которые подступали ему к горлу. Он взял не глядя деньги и пошел к товарищам.
Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился.* Но за этим
чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое
чувство: это было
чувство, как будто похожее на раскаяние,
стыд и злобу.
Разменявшись поклонами с г-ми офицерами и садясь в карету, Санин, правда, ощущал во всем существе своем если не удовольствие, то некоторую легкость, как после выдержанной операции; но и другое
чувство зашевелилось в нем,
чувство, похожее на
стыд…
И не то чтобы память изменила ему — о нет! он знал, он слишком хорошо знал, что последовало за той минутой, но
стыд душил его — даже и теперь, столько лет спустя; он страшился того
чувства неодолимого презрения к самому себе, которое, он в этом не мог сомневаться, непременно нахлынет на него и затопит, как волною, все другие ощущения, как только он не велит памяти своей замолчать.
«Откройте все ваши прегрешения без
стыда, утайки и оправдания, и душа ваша очистится пред богом, а ежели утаите что-нибудь, большой грех будете иметь», — ко мне возвратилось
чувство благоговейного трепета, которое я испытывал утром при мысли о предстоящем таинстве.
Мы доходили иногда в увлечении откровенностью до самых бесстыдных признаний, выдавая, к своему
стыду, предположение, мечту за желание и
чувство, как, например, то, что я сейчас сказал ему; и эти признания не только не стягивали больше связь, соединявшую нас, но сушили самое
чувство и разъединяли нас; а теперь вдруг самолюбие не допустило его сделать самое пустое признанье, и мы в жару спора воспользовались теми оружиями, которые прежде сами дали друг другу и которые поражали ужасно больно.
Что касается до Людмилы, то в душе она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но, раз уличенная матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно поняла весь
стыд своего проступка, и нравственное
чувство девушки заговорило в ней со всей неотразимостью своей логики.
Стыд начался с того, что на другой день утром, читая"Удобрение", мы не поверили глазам своим. Мысль, что эту статью мы сами выдумали и сами изложили, была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи пишут! И почувствовали при этом такое колючее
чувство, как будто нас кровно обидели.
Матвей изумлённо посмотрел на всех и ещё более изумился, когда, встав из-за стола, увидал, что все почтительно расступаются перед ним. Он снова вспыхнул от
стыда, но уже смешанного с
чувством удовольствия, — с приятным сознанием своей власти над людьми.
Удрученный тягостными
чувствами, преданный отчаянию и страху, страху и
стыду, изнеможенный, он кончил тем, чем начал Алексей Абрамович, то есть уснул.
Меня охватывало
чувство позора и
стыда.
Чтобы заглушить мелочные
чувства, он спешил думать о том, что и он сам, и Хоботов, и Михаил Аверьяныч должны рано или поздно погибнуть, не оставив в природе даже отпечатка. Если вообразить, что через миллион лет мимо земного шара пролетит в пространстве какой-нибудь дух, то он увидит только глину и голые утесы. Все — и культура, и нравственный закон — пропадет и даже лопухом не порастет. Что же значат
стыд перед лавочником, ничтожный Хоботов, тяжелая дружба Михаила Аверьяныча? Все это вздор и пустяки.
Одно и то же
чувство —
чувство неловкости, тягостного принуждения, быть может, даже
стыда со стороны девушки — проглядывало на лице того и другого. Но нечего было долго думать. Глеб, чего доброго, начнет еще подтрунивать. Ваня подошел к девушке и, переминая в руках шапку, поцеловал ее трижды (Глеб настоял на том), причем, казалось, вся душа кинулась в лицо Вани и колени его задрожали.
Несколько раз намеревался он пуститься в бегство; но каждый раз
чувство ложного
стыда и ложной совестливости удерживало его на месте.
Нехлюдов выслушал все просьбы и жалобы и, посоветовав одним, разобрав других и обещав третьим, испытывая какое-то смешанное
чувство усталости,
стыда, бессилия и раскаяния, прошел в свою комнату.
Опять Нехлюдов испытал
чувство, похожее на
стыд или угрызение совести. Он приподнял шляпу и пошел дальше.
Иногда, выпив водки, она привлекала его к себе и тормошила, вызывая в нём сложное
чувство страха,
стыда и острого, но не смелого любопытства. Он плотно закрывал глаза, отдаваясь во власть её бесстыдных и грубых рук молча, безвольно, малокровный, слабый, подавленный обессиливающим предчувствием чего-то страшного.
Я представляю себе Дракина деятельного, который, ложась на ночь, сводит концы с концами, и вдруг приходит к убеждению, что в результате получил грош! Какое горькое
чувство должно овладеть им! Какой
стыд! какое раскаянье!
Не знаю сам, какое
чувство было во мне сильнее: радость ли, что я попал к добрым людям вместо разбойников, или
стыд, что ошибся таким глупым и смешным образом. Я от всей души согласился на желание пана Селявы; весь этот день пропировал с ним вместе и не забуду никогда его хлебосольства и ласкового обхождения. На другой день…
И было у него одно тайное мученье, нечто вызывавшее
чувство нестерпимого
стыда и чуть ли не отчаяния: это маленькая незаживающая рана на левой ноге, под коленом, у кости.
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять
стыд, это непонятное, врожденное
чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
Теперь Евгений вспыхнул уж не от досады и даже не от
стыда, а от какого-то странного
чувства сознания важности того, что ему сейчас скажут, сознания невольного, совершенно несогласного с его рассуждением.
Я слушал ее тяжелую исповедь и рассказ о своих бедствиях, самых страшных бедствиях, которые только может испытать женщина, и не обвинение шевелилось в моей душе, а
стыд и унизительное
чувство человека, считающего себя виновным в зле, о котором ему говорят.
Но каково же было изумление, исступление и бешенство, каков же был ужас и
стыд господина Голядкина-старшего, когда неприятель и смертельный враг его, неблагородный господин Голядкин-младший, заметив ошибку преследуемого, невинного и вероломно обманутого им человека, без всякого
стыда, без
чувств, без сострадания и совести, вдруг с нестерпимым нахальством и с грубостию вырвал свою руку из руки господина Голядкина-старшего; мало того, — стряхнул свою руку, как будто замарал ее через то в чем-то совсем нехорошем; мало того, — плюнул на сторону, сопровождая все это самым оскорбительным жестом; мало того, — вынул платок свой и тут же, самым бесчиннейшим образом, вытер им все пальцы свои, побывавшие на минутку в руке господина Голядкина-старшего.